Любовь одна – другой не надо
Шрифт:
— Макс, она не хотела уходить, — ухмыляюсь. — Я проучил ее.
— Проучил? Ну да, ну да. Ты решил помочь уйти? Что теперь делать с этим? Представь, я сейчас ее домой приведу. Мать будет просто в шоке, а отец с меня шкуру сдерет.
— Ой, да ладно. Поорут и все.
— Все типа просто? — переводит взгляд с меня на нее. — Мама-папа, это наша Наташа. Черт, Гриш! Посмотри на нее!
В пыли, со сбитыми коленями и окровавленным пятаком сидит Шевцова
— Прошла крещение огнем! — задираю голову. — Ранена любимая сеструха.
— Как? — Морозов периодически подергивает плечами. — Наташа, идем домой? — мелкая отрицательно мотает головой. Видимо, желает, чтобы я на коленях извинения попросил? Уже, мелюзга! Считай, что все состоялось. Я выдал — ты простила. Пусть будущий дурак твой на коленях ползает. Кто она такая? Я ведь ее честно о возможных последствиях предупредил!
— Ну не бросать же ее здесь, — почесываю подбородок. — Скажешь предкам, что бегала твоя сестрица на площадке, споткнулась и… И амором пошла! Мне что, тебя учить?
— Отвали, придурок! — Макс совершает свой первый опрометчивый шлепок-удар. — Отвянь! Я врать не буду. Тебе зубы выбью и скажу, что бегали с ней вместе, — рукой указывает на все еще сидящую на земле с открытым ртом Наталью, — ты с деревом поцеловался лбом, пока догонял ее. Она зацепилась и на землю рухнула, а ты…
Не дал ему договорить! Мой удар был, естественно, вторым!
Да, да, да! Я присел с определенным намерением и задержался на земле. Слабые детские, и к тому же женские, руки соскользнули и не удержали Черепашку, она альбомным листком с черным пятнышком между ног приложилась о родную землю черепком. Плашмя дитятко упало! Зато я с качели снял ее. Не полезет теперь, потому что точно знает, чем ее настойчивость может закончиться. Пусть скажет «спасибо», что зубы на месте, а то… Блин! Реально смешно бы было!
— Отошел, Велихов, — Морозов двумя руками толкает меня в грудь и наступает телом. — Иди отсюда. Спасибо за помощь и за изобретательность.
— Руки только не распускай, — отступаю и тут же возвращаюсь.
— Угрожаешь, что ли? — еще один тычок Зверь совершает.
— Я сказал, не трогай меня, придурок, — становлюсь в защитную стойку и исподлобья рассматриваю потенциального врага.
— И меня еще поучишь уму-разуму? — с нескрываемой злостью и маленьким подъе.ом спрашивает меня.
— Есть желание, Зверь? Факультатив организовать? Сестре лучше помоги, — указываю подбородком на всхлипывающую Натали.
— Отвали…
Дрались мы тогда недолго, но очень плодотворно — разбитые носы и счесанные костяшки пальцев на радость ехидно ухмыляющейся Черепашке. Она с издевкой рассматривала мой дворовый «макияж», который тогда от всей души нанес мне Макс. В свете этого рассказанная потом история
«Пришли, мол, здоровые бугаи, а Велихов… Велихов — герой! Он за нашу Наточку вступился. Гниды, издеваясь над сестрой, посадили ее на летучку, а Гриша ей помог… С железки снял!».
Как мог… Естественно, как мог!
Юра в тот день не улыбался, а Марина Александровна, как заезженная пластинка, повторяла:
«Господи, ну как же так… Родной, а вдруг там останется шрам… Она же девочка!».
«Шрамы украшают юных дам» — шипел сквозь зубы и немного про себя, как успокаивающую мантру повторял…
— Ната, Ната, — целую жену в шею, прикусываю ключицу, затем надуваю щеки и делаю на коже «бр-р-р-р», — подъем, труба зовет! Тебя там твои читатели заждались.
— Велихов! — мычит.
— Да? — сосредоточиваюсь на возможных пожеланиях.
— Тебе на пробежку случайно не пора? — кокетливо елозит плечиком по своей щеке.
— Выгоняешь, милая? — обхватываю рукой и плотно прижимаю к телу. — Хочешь, чтобы я ушел?
— Не настаиваю, но ты мне сейчас мешаешь. Я вчера долго, — позевывая, но не открывая глаз, начинает объяснять, — очень долго не могла заснуть. Все крутила-вертела, и так и этак, перестраивала, мучилась, что-то подгоняла и даже репетировала… Я очень волнуюсь, Гриша!
— Ната, все будет хорошо. Вот увидишь…
— Я не знаю, — наконец-то открывает один глаз. — Гриш?
— Угу? — обвожу пальцем контур ее ушка.
— А вечером все в силе?
— Настроена? — подмигиваю. — Я бронь в «Замке» не снимал.
Движением ресниц согласие подтверждает, а ртом и языком молчит. Видимо, одобряет!
— Наташа, у тебя, похоже рассечение. Подними голову, я хочу просто посмотреть… — братец суетится перед сестрой, присаживается, запрокидывая ей голову назад.
Я личико умышленно разбил, а Макс, по-видимому, сейчас искусно скрутит девке шею.
— У-и-и-и-и! — малая верещит.
— Идите домой, наверное, — засунув руки в карманы своих брюк, предлагаю. — На сегодня гульки отменяются.
— Ты извиниться не хотел бы? — закладывает руки ей под мышки, упирается и вздергивает Черепаху, как что-то неживое, как будто бы бесчувственное, остывшее несколько часов назад, обезображенное худобой девичье тело.
— Нет, — ухмыляюсь.
Никогда! И в мыслях даже не было…
— Ты знаешь, — высвобождается из моих объятий и укладывается на спину, при этом выгибает шею и устремляет вверх свой взгляд, рассматривая потолок, размеренно продолжает, — я ведь волнуюсь, как сопливая девчонка. Словно к выпускному экзамену готовлюсь. Как будто от результата этого вечера зависит вся моя судьба. Представляешь?
— Это же простое общение, Наташа. Посидишь в компании, поторгуешь лицом, своей очаровательной улыбкой, покоришь их там всех, возможно, объяснишь особо любопытным ключевые моменты, затем подпишешь парочку экземпляров и…